Сны

Мне снятся сны.
Нет, вы не поняли.
Мне всегда снятся сны. У меня не бывает участков сна без сновидений, ни одной секунды на протяжении всей ночи.
Я вижу сны с того момента, как закрываю глаза и до того момента, как открываю их.
Когда бы вы меня не разбудили, будьте уверены, что вырвали меня из сна.
Все мои сны яркие, цветные, с конкретными сюжетными линиями. Некоторые сюжеты сквозные и могут сниться неделями, если не годами.
Во сне я слышу, вижу, ощущаю запахи, чувствую боль и удовольствие.
Иногда граница между сном и реальностью так тонка и размыта, что я не понимаю, где заканчивается сон и начинается реальность.
Я запоминаю сны и храню их в памяти годами. Иногда записываю, иногда просто складываю во внутреннюю визуальную библиотеку.
Говорят, это один из симптомов шизофрении.
Не знаю, может быть и так, но профессор Стравинский в этом случае мне не требуется.
Я люблю свои сны. Не представляю, какой бы была моя жизнь без них.

Один из самых первых, самых ранних запомнившихся мне снов был около двадцати четырёх лет назад. Мне было чуть больше двух лет, и это именно тот период, с которого я начинаю отсчет своего "я". Мы были на даче и мне приснился сон про наш дачный домик. Во сне дедушка сидел на подоконнике и полировал раму рубанком. А вместо стружки из рубанка вылетали мыльные пузыри. Сон был очень светлый и радостный.

Самый страшный сон, который сводил меня на протяжении всего детства, был розовым. Я до смерти боялась засыпать, потому что сон мог придти в любой момент. И самое жуткое, самое ужасное заключалось в том, что по сути во сне не было ничего страшного. Сон был необычным - не более того.
Во сне мы с матерью шли по дорожке в каком-то парке или сквере. Под деревьями справа и слева сидели люди на пикнике - мужчины, женщины и дети. Стояла полная тишина, а свет вокруг был розовым и он красил нас, нашу кожу, одежду, глаза в розовый свет. Не пронзительно-розовый, а мягкий пастельный розовый цвет. Дорожка шла вверх и мы оказывались на открытой площадке, которая почему-то вызывала у меня ассоциации с вокзалом. Справа была пропасть, в зале, отделённом от нас стеной, висели на противоположной стене большие коричневые часы. Часы тикали. Наши шаги отзывались так гулко, как будто бы мы шли по бетонному полу.
И вот из соседнего зала кто-то выходил. Кто?

Самый любимый сон, который я смотрю как сериал, рассказывает про города, находящиеся рядом с нашими городами. Город-в-Питере, город-в-Москве, и, честное слово, это удивительные города. Там огромные величественные здания, деревянные и каменные статуи, стеклянные мосты и пустынные площади. Есть там и море, а на берегу стоит огромный небоскрёб, есть лес Мавок, ночь в котором полна мерцающего волшебства. Там есть розовые лиственницы и огромный поезд, который начинает свой путь в нашем мире, а заканчивает в том. А ещё там есть поля, заросшие люпином, тем самым люпином, который вплетён в татуировку на моей правой руке.
Когда я прочитала у Стивена Кинга в Истории Лизи про поля и холмы, заросшие люпином, мне показалось, что я схожу с ума. Но когда я прочитала у него же про Блейна Моно, его Блейна Моно, я думала, что сон продолжается, а я ещё сплю. Как Стивен Кинг проник в мои сны? Откуда он видел, как выглядят розы в моих снах, те самые розы, одна из которых вплетена в татуировку на моей правой руке?
Я не знаю, но Тёмная Башня меня пугает.

А ещё в моих снах есть странное, пограничное место, куда я стремлюсь попасть всем сердцем и душой, разыскивая дорогу туда даже наяву, когда позволяю себе мечтать. Это парк, старый и запущенный парк, который помнит годы свежей зелени, подстриженных кустов и аккуратных, ухоженных клубм. Когда-то его каналы и протоки были полны чистой воды, сейчас обмелели, когда-то кроны его деревьев сверкали изумрудными листьями, сейчас это просто голые палки. В парке ещё растут цветы, маргаритки и шалфей, цветные астры, жалкие, осенние цветы, которые всё ещё тянутся к солнцу, которое уже ничего не греет.
В парке всегда серенький осенний день, но краем глаза ещё улавливаешь ослепительное солнце, чей-то смех, быстрые шаги, аккуратные дорожки, словом всё то, что было здесь ещё недавно, в те времена, когда за парком ещё кто-то присматривал. Парк помнит свои ясные, светлые дни и старается напомнить вам об этом. Парк ищет смотрителя, и, кто знает, может быть смотритель именно вы?
В своих снах я бреду по парку, чувствую под ногами острые камешки, вдыхаю запах осенней листвы, засохшей травы, влажной земли, которая в избытке на дне пересохших каналов. В голове роятся воспоминания о том, чего я никогда не делала наяву, я помню, что была здесь в былые дни, помню как в шутку убегала от кого-то, как тайком рвала цветы и находила даже в этом строгом и ухоженном парке дикие уголки. Сейчас одичал весь парк, вороны свили гнёзда в ветвях деревьев, парк уже не похож на прежний, но я всё равно нахожу в нём какое-то очарование.
Я дохожу до ворот, которые ведут в другой парк или в другой мир, ржавые петли, покосившаяся решетка. Возле ворот давным-давно выросла высокая, мне по пояс трава,  под ногами лопухи, сбоку пристроился разлапистый репейник.
И слышится чей-то зовущий, тоскливый голос, слышится не ушами, а скорее какой-то частью души. Не думаю, что кто-то зовёт на помощь, в голосе я слышу тоску и одиночество, в нём нет страха и боли.
Я хочу открыть ворота. Каждый раз во сне я прихожу к этим воротам, прикасаюсь рукой к решетке и хочу открыть её.
Каждый раз я просыпаюсь.
Почему?

Сегодня мне опять приснилось, что я брожу по старому парку, но на этот раз парк не был осенним. Парк был свежим, как умытым росой, ухоженным и сияющим, незнакомым и в то же время необычайно родным. В парке было озеро, на берегу которого росли деревья с листьями зелёными как малахит, их кроны отражались в воде и красили её в драгоценный зелёный цвет. И в озере цвели желтые лотосы.
Никогда, ни во сне, ни наяву я не видела ничего красивее.
Проснуться сегодня было хуже чем умереть. Вырваться из красоты в мир, где нет ни малахитовых деревьев, ни мерцающих ночей, ни мягкого света, зато сколько угодно ощущений и ограничений "не могу". Не могу встать с кровати, не могу выпрямиться, не могу дойти до кухни и остаётся только закрывать глазаи ловить остатки сна на обратной стороне век.
Но утро всегда настаёт, даже если спал ты от силы пару часов. Настаёт утро, из сна ты впархиваешь обратно в своё тело, на какое-то время сходишь с ума, а потом сон отделяется от тебя так, как шкурка апельсина от апельсина. И приходится снова говорить "всё хорошо", заставлять себя поверить в то, что всё хорошо, даже если ты не сделал обязательную гимнастику, даже если ты отказываешься запускаться кроме как после принудительного ресета, даже если ты просто не хочешь, чтобы было "хорошо", а хочешь только лечь обратно и думать о том, что как бы было хорошо, если бы не надо было просыпаться.

Однажды (когда-нибудь звучит менее оптимистично) я останусь в парке. Дойду до решетки. И открою её.